10.03.2008

Митя Карагацис: сосуд полный жизни Алексей Гришин

Свободный от предрассудков, широко мыслящий, всем интересующийся жизнелюб, страстно влюбленный в прекрасное – так характеризовали современники этого писателя. Никогда не считая себя специалистом ни в чем, он в равной мере проявлял себя в самых разных областях: был юридическим консультантом страховой компании, рекламным агентом, фронтовым корреспондентом, театральным критиком, журналистом и, конечно, превосходным рассказчиком.

Его писательский талант никогда не ослабевал в нем. Два выдающихся его романа – Югерман и Десятеро – разделяет двадцать два года, за которые он написал еще множество произведений. По мировосприятию и внутренним склонностям его иногда сравнивали с Бальзаком. Он никогда не возвращался к своим произведениям, не исправлял и не переписывал их, а по завершении не воспринимал их всерьез. Единственно, к чему он никогда не терял интерес – это к великой тайне жизни.
«Высокий, довлеющий, заносчивый красавец, он выдерживал тон лидера, подчас даже диктатора. Чувствуя в себе дух превосходства, он демонстративно проявлял его даже по пустякам», писал о нем Андреас Карандонис в своих воспоминаниях. «Его гедонизм был странного рода: он острее ощущал удовольствие как предчувствие, чем как достижение желаемого. Эта радость предвкушения заставляла искриться все его существо», продолжает биограф Карагациса. «Он дерзко шагал по жизни, но всегда останавливался, не доходя до края пропасти», образно характеризует его Карандонис, добавляя, что в нем была некая логика самосохранения, не позволяющая ему растрачиваться впустую, как сделали бы многие другие, обладающие таким же характером. «Это был сосуд, полный жизни», заключает Карандонис.
Его жена Ники Карагаци вспоминала о нем, что его сон был настолько чувствителен, что домочадцам, которых он заставлял часто переезжать из дома в дом, приходилось выучивать, какие половицы скрипят, иначе было не избежать скандала. «Он был сложным человеком, взрывным, сверхчувствительным, зачастую эгоистом, но у него было доброе сердце. Он никогда не завидовал хорошим и достойным людям. Был справедлив, считался с людьми. Умел радоваться жизни, был обаятелен, полон жизни и какой-то приподнятости. В нем никогда не было ничего дешевого и мелочного», вспоминала Ники о муже после его смерти.

Происхождение Югермана и полковника Ляпкина из России неслучайно, потому что не сказать о любви Карагациса к России означало бы упустить из виду важнейший источник его творчества

По мнению И. Панайотопулоса, которое, впрочем, вряд ли бы кто взялся оспаривать, все творчество Карагациса было пронизано фрейдизмом, как и многих писателей его поколения. «В теле заключена целая вселенная, и эта вселенная была вотчиной Карагациса. Часто это было даже пугающе, и мы шли за ним с некоторым страхом, не зная, куда он может нас завести. Его герои одержимы половым инстинктом. Все живут в напряжении. Половой инстинкт становится их участью, их роком», писал Панайотопулос о его творчестве.
Таковы и два героя Карагациса – Югерман и полковник Ляпкин. Их происхождение из России неслучайно, потому что не сказать о любви Карагациса к России означало бы упустить из виду важнейший источник его творчества. Даже в выбранном им псевдониме – М.Карагацис, за буквой М скрывалось русское имя Митя, как звали его близкие друзья, зная о его любви к Братьям Карамазовым, как, впрочем, и другим героям Федора Михайловича.
Настоящее имя писателя было Димитрис Родопулос. Он родился 23 июня 1908 года в семье адвоката и банковского юриста Геориоса Родопулоса. В семье среди пятерых детей Димитрис был младшим. Детские годы провел в небольших городках, где по долгу службы жил отец. В школу пошел в Ларисе, где, по собственному признанию, вместо того, чтобы влюбляться в своих одноклассниц, влюбился в молодую учительницу, факт, говорящий, по его мнению, о его «темной эротической сущности». Ученик Родопулос делал все, что мог, чтобы остаться на второй год, рядом с «женщиной своей мечты». Впоследствии эти его детские переживания легли в основу его первого юношеского рассказа Госпожа Ницца, отмеченный в 1927 году премией журнала Неа Эстиа. Про журнал этот стоит особо отметить, что он играл в литературной жизни Греции особую роль, сравнимую, например, с Новым Миром в России. В жюри объявленного журналом конкурса входили тогда Костис Паламас и Григориос Ксинопулос.
В юношеском возрасте Родопулос обычно проводил лето в Фессалии, в основном в Рапсани, где пристрастился читать, сидя под раскидистым вязом (на простонародном греческом «карагаци»), росшим рядом с деревенской церковью. Отсюда и происходит вторая часть его псевдонима.
Окончив гимназию в Салониках, Родопулос поступает в Гренобльский университет для изучения коммерческого права, но после первого курса продолжает образование в Афинах по финансовым соображениям. «Когда-то я изучал юриспруденцию. Я учился вместе с Петросом Харисом, Ангелосом Терзакисом, Георгиосом Феотокасом, Пецалисом и Одиссеасом Элитисом и другими выдающимися умами, блиставшими на юридическом поприще, впрочем, как и я сам», писал он впоследствии.
В 1930 году Родопулос получает диплом юридического факультета, а еще через год диплом по политологии и экономике. Еще через два года пишет Полковника Ляпкина, захватывающую историю русского эмигранта, заброшенного судьбой в Фессалию и оказавшегося не в состоянии приспособиться к греческому образу жизни. Критика положительно отозвалась о первом серьезном опыте писателя, зато из Ларисы посыпались протесты, так как многие факты и персонажи книги были подлинными.

Он никогда не возвращался к своим произведениям, не исправлял и не переписывал их, а по завершении не воспринимал их всерьез. Единственно, к чему он никогда не терял интерес – это к великой тайне жизни.

Здесь уместно совершить небольшой экскурс в греческую литературу 30-годов, чтобы понять, что могло привлечь молодого и преуспевающего юриста к литературному творчеству. 30-е годы дали греческой литературе необыкновенное разнообразие жанров, множество знаменитых имен и плодовитых авторов, двое из которых – Сеферис и Элитис – удостоились Нобелевской премии. В это время формируются три основных течения греческой литературы – эолийская школа, представленная выходцами из Смирны и других греческих городов на азиатском побережье после малоазийской катастрофы, городской реалистический роман, к которому, собственно, и принадлежит Карагацис, и салоникская школа, переходящая пределы реализма. Литераторы 30-годов остались в памяти как поколение обновленцев и модернистов. В поэзии наблюдается поворот к белому стиху, в прозе господствует внутренний монолог и поток сознания. Ключевым стал 1935 год с выходом журнала . Одиссеас Элитис и Андреас Эмбирикос вводят сюрреализм в поэзии, а последний также и в живописи (кстати, его картины были опубликованы в фотогалерее зимнего номера «Э»).

Полковник Ляпкин*

«…Это был мужчина лет под пятьдесят, настоящий великан – его рост доходил до двух метров. Широкоплечий, с крупными руками и ногами, но ладно сложенный – ничего лишнего. Русоволосый, розовощекий, еще без отпечатка жгучего греческого солнца. Он появился в училище в сильно поношенной полевой форме полковника бывшей царской армии… Войдя в директорский кабинет, он встал навытяжку, щелкнул шпорами, по-военному поздоровался и представился:
- Граф Давид Борисович Ляпкин, бывший полковник запаса русской армии, бывший помещик.
Он говорил по-французски с известным певучим русским произношением… После нескольких месяцев пребывания в Афинах и засушливом и скалистом плато Аттики, Ляпкин глотнул несколько другого воздуха фессалийской равнины, более близкого к тому, который он любил. Он увидел бескрайние ровные луга, поросшие обильными злаками. Увидел перед собой широкую полноводную реку, катившую свои воды среди лесистых берегов. Почуял пряное влажное утреннее дуновение с полей всходящей пшеницы. Стоящий посреди этой широкой и плодородной равнины ладно построенный корпус Сельскохозяйственного училища оживил в его памяти картины родины… Однако он был приятно удивлен, услышав от г-на директора ответ по-русски…
- Вы говорите по-русски как русский, сказал Ляпкин.
- Ничего удивительного… Моя семья обосновалась в Одессе еще до моего рождения, и я прожил там первые 18 лет своей жизни. Я окончил русскую гимназию…
Несколько дней спустя Ляпкин впервые выехал на прогулку на лошадях училища. Впереди ехала жена директора на Фриксе.
…Вдруг произошло нечто необъяснимое: обе лошади, поравнявшись с питейным заведением, остановились сами, так естественно, как будто дошли до конца привычного маршрута. Ляпкин пришпорил Валия, жена директора потрепала хлыстом Фрикса по крупу. Кони разошлись, но метров через пятьдесят снова сами по себе остановились, как будто так и надо, перед одной таверной.
- Что бы это значило? - спросила в недоумении жена директора.
- То, что они избалованы, – отозвался Ляпкин. Через неделю будут у меня как шелковые.
Они продолжили свой путь, но чуть дальше кони остановились в третий раз.
- Ну это уж переходит все границы! – проворчал было Ляпкин, но тут жена директора от души рассмеялась:
- Я все поняла!
…Присев за столик кафе под ивняком на берегу реки, жена директора поведала ему секрет:
- Ваш предшественник, покойный австриец Фогель, большой поклонник Вакха, видимо, останавливался по дороге в Ларису во всех питейных заведениях, выпивая на ходу стаканчик горячительного... Это происходило год за годом, с точностью часов. Лошади и привыкли…
Ляпкин разразился оглушительным смехом:
- Так мой предшественник был не дурак выпить?
- Не то слово! – ответила жена директора, с беспокойством глядя, как он допивает графин.
- Это что-то знатное – сказал Ляпкин, опустошая стакан. Даже лучше водки. Как это называется?
- Узо.
- Узо? Я это запомню…
- Хотелось бы услышать ваше мнение насчет причин революции и того режима, который явился ее следствием…
- Этот вопрос непостижим для человека западного, рационального мира… В ваших странах существует естественная организация общества, обретающая конкретную форму в механизме государственного режима. Революция может разрушить этот режим... Но, поскольку существует естественная, присущая обществу организация, вскоре снизу будет создана некая государственная система и какой-нибудь режим. В России ничего подобного... В тот момент, когда больше не стало царя, возобладал один хаос при полной неспособности какой бы то ни было организации снизу…
- Коль скоро армия, в которой вы служили, больше не существует, почему вы упорно продолжаете носить ее форму?
Ляпкин помрачнел:
- Я подчиняюсь законам своей родины. Я навечно в запасе, призван на военную службу царским указом 1-го августа 1914 года. Если не ошибаюсь, другой указ, который бы увольнял меня, так и не был издан.
- Верно… Кроме того, вы теперь греческий подданный.
- Давайте поговорим по душам. Я люблю Грецию, которая приняла меня с такой любовью. Но если бы я мог сохранить российское гражданство, я не стал бы подданным ни одного другого государства…
Оказавшись дома, он посмотрел в зеркало и рассмеялся.
- Довольно! – сказал он вслух. Довольно!
Он медленно, словно торжественно, разделся и, взяв ножницы, стал срезать с формы погоны, знаки отличия и золотые пуговицы…»

*Из одноименной книги М.Карагациса в переводе А.Гришина

В 1938 году в журнале Нэа Эстия у Карагациса выходит его Югерман, который можно охарактеризовать как личностное произведение. Во всяком случае, страдающий бессонницей и беспокойный Михалис Караманос, один из персонажей романа, отражает настроения самого Карагациса, переживавшего в тот период серьезное нервное расстройство. Югерман и Полковник Ляпкин вместе с написанной несколько ранее, в 1936 году, Великой Химерой объединяются им впоследствии в трилогию под общим названием Освоение под Фебом. Во всех трех романах речь идет о психологическом напряжении при адаптации иностранцев к средиземноморскому образу жизни. В Великой Химере противопоставляются проявления мужского и женского, православного и католического, родного и чужого, греческого и иностранного, восточного и западного, древнего и современного».

Его гедонизм был странного рода: он острее ощущал удовольствие как предчувствие, чем как достижение желаемого. Эта радость предвкушения заставляла искриться все его существо.

Среди многочисленных романов и других прозаических произведений Карагациса хочется отметить его участие в необычном литературном эксперименте. В 1958 году, когда Карагацис был уже известнейшим и признанным прозаиком, автор популярных детективных романов Яннис Марис предложил ему вместе с писателями Илиасом Венезисом, Ангелосом Терзакисом и Стратисом Меривилисом сочинить роман, каждую часть которого написал бы каждый из них по-отдельности. Главным условием было не договариваться насчет дальнейшего развития сюжета. Главы романа, названного по инициативе читателей Роман Четырех, публиковались в течение восьми недель, со 2 марта по 26 апреля 1958 года, в газете Акрополис. В течение каждой недели печатались главы одного писателя, затем уже опубликованный материал продолжал следующий и так далее. Таким образом, каждый писатель дважды продолжал начатое своими предшественниками. Карагацису по жребию выпало писать вторым.
В том же году, 4 ноября, здоровье Карагациса серьезно пошатнулось от сердечного приступа, а спустя почти два года, 17 сентября 1960 он умирает от острой тахикардии, дав основание современникам скорбеть об утрате великого греческого прозаика в рацвете творческих сил.

short link: